«…Весьма умножились разбои, и сказали епископы Владимиру: “Умножились разбойники, почему не казнишь их?” Он же отвечал: “Боюсь греха”. Они же сказали ему: “Ты поставлен от Бога на казнь злым, а добрым на милость. Подобает тебе казнить разбойников, но с испытанием”. Владимир отверг виры и начал казнить разбойников. И сказали епископы и старцы: “Много войн. Была бы вира, пошла бы на оружие и на коней”. И сказал Владимир: “Будет так”. И жил Владимир по заветам отца и деда»{409}.
Вира — денежный штраф за убийство или нанесение тяжкого увечья. Она взималась князем тогда, когда пострадавшей стороной оказывался кто-то из его дружинников или слуг. (В тех случаях, когда убивали славянина-общинника, вступал в силу обычай кровной мести: за убитого мстили его сородичи без вмешательства князя.) Как и его предшественники, Владимир стремился по возможности ограничить применение кровной мести, заменяя ее денежной компенсацией. Теперь как будто он готов был отказаться от прежней практики.
Епископы, советчики Владимира, очевидно, были греками и полагались прежде всего на принятые в Византии законы. А в Империи, в отличие от славянского общества, смертная казнь была весьма распространенным видом наказания. Мы уже говорили о нравственных колебаниях Владимира. Епископы, однако, сумели убедить его. Поддавшись уговорам, князь решается на отмену виры и вводит смертную казнь, ранее неизвестную на Руси{410}.
Вскоре, однако, Владимир возвращается к прежним порядкам. Показательно, что новый совет подают князю «старцы», то есть представители «земли», хотя и вместе с епископами (теми же, что призывали князя отказаться от виры, или другими, не ясно){411}. Летописец объясняет решение Владимира чисто меркантильными соображениями: вира шла на обеспечение дружины всем необходимым — оружием, лошадьми, провиантом. Жестокие войны, которые вела Русь с печенегами, требовали огромного напряжения сил. Лишаясь виры, князь лишался еще и людей, способных держать оружие в руках, не говоря уже о немалой денежной сумме. Судя по начальным статьям «Русской Правды» (относящимся ко времени княжения сына Владимира Ярослава), размер виры был исключительно высок: в случае убийства «гридина» (дружинника) или кого-либо из представителей княжеской администрации она составляла сорок гривен{412}. Понятно, что такую громадную сумму могла выплатить лишь целиком вся община, к которой принадлежал убийца или на земле которой находили труп.
Но это была лишь одна и, вероятно, не главная причина возвращения Владимира к прежним установлениям. Нормы византийского права оказались неприемлемыми для Руси. Владимир не смог (а по-видимому, и не захотел) ломать устоявшуюся систему взаимоотношений между «землей» и властью. «И жил Владимир по заветам отца и деда» — эта летописная фраза звучит своеобразным итогом для всего рассказа о его княжении.
Позднее княжеская вира станет универсальным средством судебного наказания. Но во времена Владимира она как бы дополняла «обычное» право, пока еще сосуществуя с обычаем кровной мести. Современникам и потомкам Владимира установления князя казались вполне оправданными и справедливыми. Ведь вира шла целиком на обеспечение дружины и, следовательно, на защиту Руси от посягательств извне, главным образом от печенегов. Позднейший составитель Новгородской Первой летописи ставил в пример своим корыстолюбивым современникам «древних князей», «боронивших» Русскую землю и не заботившихся о личном обогащении:
«Те князья не собирали многого имения, ни творимых (то есть несправедливых. — А. К.) вир, ни продаж (штрафов. — А. К.) на людей не возлагали; но если будет правая вира, ту взяв, давали дружине на оружие. А дружина их кормилась, воюя иные страны, сражаясь и говоря: “Братия! Постоим за своего князя и за Русскую землю!”»{413}.
Смертная казнь так и не утвердилась в древней Руси. «Русская Правда» не знает такого вида судебного наказания. Сто лет спустя после смерти Владимира его правнук и тезка Владимир Мономах, обращаясь к своим детям, поучал их: «Ни правого, ни виноватого не убивайте и не приказывайте убить его. Если и будет он достоин смерти, то не губите ни единой души христианской»{414}.
И все же попытка судебной реформы, предпринятая князем Владимиром Святославичем, не прошла для Руси бесследно. «Подобает тебе казнить разбойников, но с испытанием», — говорили епископы, обращаясь к князю. И может быть, именно со времен Владимира в русскую судебную практику входит понятие «испыта» — судебного разбирательства, расследования, дознания. «Русская Правда» предусматривает участие в таком дознании свидетелей — «видоков» и «послухов», которых «обычное» право древней Руси, по-видимому, еще не знало.
В годы княжения Владимира государство начинает приобретать и чисто внешние привычные для нас формы и очертания. Определяются его границы — прежде всего на юге, подвергавшемся постоянным нападениям со стороны печенегов. Владимир строит крепости и соединяет их между собой земляной насыпью, валом — тем самым зримо отделяя свою землю от чужого печенежского Поля. Он заключает договоры с «окольними» князьями — чешским, польским, венгерским, устанавливая и более или менее определенные границы на западе своего государства.
Напротив, внутренняя замкнутость и ограниченность отдельных славянских племен и племенных объединений уходят в прошлое. Русь превращается в единую державу под главенством единого князя. Правда, подданные Владимира, особенно жители отдаленных от Киева земель, по-прежнему ощущают себя «словенами» или кривичами, радимичами или вятичами в гораздо большей степени, нежели «русскими». (Статьи «Русской Правды» Ярославовой поры вполне определенно противопоставляют «русина» — очевидно, представителя княжеской админисфации — новгородцу-«словенину».) Но тех же новгородцев, вятичей, смоленских кривичей и даже финно-угорскую «чудь» мы увидим далеко от их родных мест проживания, на самом юге Руси, в построенных Владимиром южных пограничных крепостях. Владимир превращает оборону Руси поистине в государственное дело, общее для всех населяющих Русь славянских и неславянских племен — независимо от их узкоплеменных интересов.
В старые племенные центры Владимир сажает на княжение своих сыновей. В какой-то степени это продолжение еще отцовской политики, но вместе с тем и важнейшая реформа государственного управления Руси. По свидетельству «Повести временных лет», Владимир посадил в Новгороде своего старшего сына Вышеслава. Скорее всего это произошло еще при жизни дяди Владимира Добрыни. Последние известия о нем относятся к 989 или 991 году. Преемником Добрыни в качестве новгородского посадника станет его сын Константин Добрынин, о котором летопись рассказывает уже в связи с новым новгородским князем — Ярославом Владимировичем. Другому сыну Владимира Изяславу достался Полоцк, Святополку — Туров, Ярославу — Ростов.
(adsbygoogle = window.adsbygoogle || []).push({});